В Салоне выставлено много церковной утвари, архитектурных планов и моделей церквей, риз, витражей и т. п. Во всем этом искания совершенно неинтересны; наоборот, мастерство, с которым воспроизводится факсимиле средневековых образчиков, часто изумительно.
Заслуживает упоминания выставка репродукций общества «Art graphique» в Венсене. Они чрезвычайно тонки, воспроизводят множество интереснейших фрагментов с картин великих мастеров. Цена невысока: великолепная репродукция в красках, в изящной раме, стоит на русские деньги от семи до пятнадцати рублей. Есть выставки и других коммерческих фирм: всюду поражает искусство репродукции, всюду бедность чувства и изобретательности.
Впервые — «Киевская мысль», 1911, 6 авг., № 215. Печатается по тексту газеты.
Весна этого года в Париже могла удовлетворить кого угодно количеством и разнообразием художественных выставок. Кроме трех колоссальных салонов, швырнувших в зрителя полутора десятком тысяч полотен, Париж имел выставку воскресающего Энгра, выставку женских портретов в модных платьях за три века в изящном дворце Багатель, выставку •старых голландцев, индивидуальную выставку картин Ван Донгена, религиозный салон и другие.
Как ни интересен и как ни нов казался забытый старик Энгр, как ни неподражаемы голландцы, — тем не менее по значительности все эти выставки были превзойдены, на наш взгляд, выставкой произведений Шарля Когте, которой этот замечательный художник дал отчет публике в двадцати пяти годах своей работы.
Богатая выставка эта дает полную возможность проследить столь оригинальную историю развития техники и художественного духа Котте и обозреть все разнообразие, понять все внутреннее единство его многозначительного творчества.
Котте родился в 1863 году, в Савойе, среди каменистых гор, увенчанных снегами, и синих озер. Он вступил в жизнь в то богатое последствиями время, когда молодые импрессионисты развернули знамя бунта против нового академизма и музейщины. Характерно уже то, что молодой Котте не мог найти себе иного учителя, как продолжателя Курбе — Ролля. Больше чем учитель, однако, повлияли первоначально на вдумчивого савояра его товарищи по союзу импрессионистов и символистов, группировавшихся вокруг картинной лавки в № 47 по улице Лепеллетье. К этому кружку в то время принадлежали некоторые лица, снискавшие себе позднее громкую известность: страшный сатирик разврата Тулуз–Лотрек, самый яркий из современных испанцев Сулоага, изящнейший и остроумный монмартрский рисовальщик Вилльет, наконец, Гоген и Ван Гог. Все эти люди, как и многие другие, бесконечно увлекались пленэром, светлыми, почти белесыми красками и антилитературщиной, то есть нарочитой идейной бессодержательностью картин. Некоторое время Котте плывет рядом с ними. Но его натура бунтует. Обе главнейшие черты тогдашнего импрессионизма претят ему. В отличие от светлых тонов товарищей его тянет к черному цвету, к глубокой материальности изображаемого, а вместе с тем краски для красок кажутся ему недостойным истинного художника пределом. Временно он соединяется в новый союз, в который входил, между прочим, Рене Менар и который был окрещен возмущенными товарищами «черной бандой».
Освобождение Котте от влияния импрессионизма в красочном и идейном отношениях совпало с его путешествием в Бретань. Котте поехал туда из любопытства, в качестве живописца–туриста, в поисках за новыми впечатлениями и кулер–локалем. Но северная Бретань внезапно завоевала его, и завоевала прочно, на всю жизнь. Она разбудила в его душе что–то мощное, дремавшее в ней и до тех пор еще не найденное самим художником.
Северная Бретань, страна, бичуемая океаном, сделала имя Котте одним из самых славных в современной живописи. В самом деле, оглядываясь вокруг, я не нахожу среди нынешних мастеров французской школы ни одного, которого можно было бы, приняв все во внимание, поставить рядом с Шарлем Котте. Шарль Котте не только удивителен как своеобразный живописец, но это — мыслитель, почувствовавший цельное миросозерцание и выразивший его с такой силою, что отныне оно сделалось неотъемлемой частью человеческой культуры.
В чем секрет того бесспорного массового восторга, который вызывает к себе наш художник? Прежде всего секрет этот заключается в символическом реализме такой высоты, до какой не поднялся ни один современник. Внутренняя сторона, душа картины и этюдов Котте — это огромный, общечеловеческий символ, а их прекрасная телесность, — вне которой можно быть мыслителем или мирочувствователем, но нельзя быть художником, — это необычайно полнокровная, необычайно конкретная реальность.
Очевидно, Котте уже отроду, а в особенности под влиянием всего современного ему развития искусства, был подготовлен как к обобщающему мировосприятию, так и к синтетическому, но целиком земному, сочному реализму. Обе эти потребности его художественной души были необыкновенно гармонично удовлетворены теми зрелищами, которые дала ему северная Бретань.
«Перед лицом океана» — вот центральная идея Котте. Она общечеловечна. В сущности, конечно, весь земной род людской находится в борьбе с океаном неизвестного, могучего, бездушного. В сущности весь он находится в зависимости от него.
В нашу стихию суши — чего–то определенного нами, уверенного, освещенного, знакомого — причудливо вторгается метафизическая «морская стихия», таинственная, изменчивая, враждебная своей нечеловечностью. И когда мы смотрим в окружающие нас просторы, нам не может не казаться, во времени и пространстве, что небеса нашего мира чем дальше, тем сумрачнее и ниже спускаются над поверхностью и сливаются с нею наконец в черную полосу неведомого, далекого или грядущего. Так и океан: Котте живет в беспрерывном, беспокойном, причудливом контакте с изрытыми, изъеденными им скалами бретанских берегов.